Однажды один мой хороший знакомый, Серега Иванов, зимой умудрился заблудиться в лесу. Причем у него был какой-то там разряд по лыжному спортивному ориентированию, и это как раз произошло во время одной из его, как он их называет, «тренировок», когда Серега, с небольшим запасом вещей и картой, высадился на одной из полузабытых станций по воркутинскому направлению и попытался добраться до какого-нибудь населенного пункта, откуда можно было бы потом доехать на транспорте до Котласа.


Мороз был градусов восемнадцать, небо ясное — погода для тренировки идеальная, но вот умудрился, и все тут. Прокатался Серега по лесу до самой ночи, и только часам к двум выехал к какой-то глухой деревушке.

В деревне было всего четыре дома. Первые два от леса выглядели жилыми, несмотря на отсутствие света в окнах, но, сколько он ни стучал в двери и окна — никто ему не открыл. Третий дом вообще был заперт и заброшен, зато в последнем через минуту ему открыла двери бабулька, которая увидев заиндевевшего гостя, с охами и ахами пустила его в дом.

Старушка была низенькой и полной, и ходила, опираясь на палку. Пока гость ставил лыжи в коридоре и раздевался, на шум выскочили мальчик и девочка. Паренек был темноволосый и кареглазый, на вид лет семь, а девчонка выглядела постарше и была огненно-рыжая. Оба были сильно заспанными.

«Экие непоседы.» - проворчала хозяйка, - «Внучата это мои, на каникулах, Сашка да Ленка. А меня Татьяной Павловной звать.»
«Сергей, очень приятно.» - представился гость.
«Ты проходи, проходи к печке! Замерз небось, зима то нонче не балует. Сашка, поставь чайник...»

Гостя посадили за стол у большой теплой русской печи, отпоили крепким горячим чаем и накормили оставшимся с вечера рыбником. Тем временем суетливая хозяйка нашла чистую простыню, подушку и одеяло, а внучка помогла ей расправить старенький диван, стоявший у окна.


Иванов проснулся к полудню от шума играющих в комнате детей. За завтраком хозяйка объяснила ему, что деревня эта совсем глухая и заброшенная, и единственная связь у неё - с Ирвой, до которой около пятидесяти километров по старому зимнику. Раз в неделю к ним приезжает машина с почтой, продуктами и пенсиями, и следующая приедет как раз завтра.

Сереге спешить было некуда, да и он, после вчерашних блужданий, не был готов добираться до Ирвы на лыжах, так что он легко поддался на уговоры хозяйки и остался на день у неё.

После обеда дети заныли, прося у бабушки пустить их погулять в лес. Та поворчала для приличия, но отпустила. Серега тоже пошел, проветриться да и присмотреть за ними, чтобы не заблудились; мало ли — городские же.

На улице было ясно и всего минус пятнадцать, и дети, радуясь солнцу, пулей выскочили во двор. Сашка был в сером пуховике, а сестра его - в рыжей, под цвет волос, курточке с меховым воротом. В дневном свете Серега, наконец разглядел её глаза — смесь серого, желтого и зеленого. Брат пошел налегке, а Ленка по пути успела прихватить самодельный лук и перевязанный бечевкой пучок стрел с наконечниками из гвоздей — соток.

«Опять ты со своей ерундовиной, вот глаза повышибаете друг другу — что я вашим родителям скажу?!» - крикнула Татьяна Павловна из дверей.
«Я присмотрю за ними.», - улыбаясь, ответил ей за уже убежавших к лесу внуков Серега.

В лесу были слышны только радостные крики детей да скрип старых сосен на морозе. Ленка оставила лук у дерева, и они с братом играли, пытаясь повалить друг друга в снег. Немного подустав, они угомонились, а девочка подошла к Сереге и похвасталась:

«А спорим, я в то дерево с первого раза попаду!» - и, не дожидаясь ответа, схватила лук, вытащила из связки одну довольно кривую стрелу, откинула верхнюю часть варежек так, чтобы пальцы были свободны, и сходу зарядила в толстую сосну, что стояла в метрах тридцати от них.
«Ну это и дурак сможет» - подзадорил её Серега.
«А вот так?» - Ленка достала вторую стрелу и засадила её на всю длину торчащего гвоздя в березу толщиной с ладонь, где-то за пятьдесят метров.
«Во! Это уже интересней! Хотя я в свое время попадал в мишень с кулак раза в два дальше, чем та береза.» - засмеялся Серега.
«Санька!» - крикнула девочка брату, что-то рывшему в снегу неподалеку от них. - «Убегай!»

Иванов пытался сообразить, что к чему, а в это время происходило нечто удивительное и странное.

Пока сестра доставала очередную стрелу, её брат прыгнул в высокий сугроб под огромной сосной, и зарылся в него. А с другой стороны сугроба выбрался уже молодой темно-серый волчонок, и, ловко петляя, побежал в глубь леса! Вслед ему летели ленкины стрелы, но все мимо цели — уж очень быстро Сашка двигался.

«Ты слишком быстро бегаешь!» - крикнула сестра вслед волчонку, выведя тем самым Иванова из ступора.

Серега обернулся к Ленке, но её уже не было, только слева между двумя молодыми разлапистыми елочками мелькнула рыжая спина да длинный пушистый лисий хвост, черный на конце.

Серега постоял немного, пытаясь сообразить, что же произошло, потом, машинально схватив валяющийся на снегу лук (от стрел осталась лишь бечевка), побежал к деревне.

Да вот только деревни на месте не оказалось! Там, где она раньше была (недалеко и отошли то, чтобы спутать дорогу), виднелось лишь занесенное снегом поле и ни следов, ни каких-либо признаков жизни — только неподалеку валялся его рюкзак, и связанные так, как он вечером оставил, лыжи.

Как Серега добрался до Ветью, он помнит смутно. Тамошние рабочие отпоили его чаем и водкой и посадили на тепловоз до Котласа, а его бессвязный бред, который он нес поначалу, списали на крайнюю усталость и мороз.


Рассказал Иванов мне эту историю совсем недавно, и я до сих пор не определился, как к ней отнестись. С одной стороны, Серега — честный человек, и не склонен к разного рода шуточкам. С другой стороны — его рассказу сложно поверить.

Когда я предположил, что ему просто все это привиделось от изнеможения и холода, он загадочно улыбнулся и, показал мне на лук, висящий на стене в гостиной, где мы сидели за коньячком.

Лук выглядел очень старым и был где-то метра полтора длиной. Основание его было из ивы, чуть искривлено и отполировано до блеска, а посредине его была выемка для стрелы. Тетива была сделана из сухожилия какого-то животного и потемнела от времени и использования. Но самым примечательным в луке был узор на основании по всей его длине в виде переплетающихся друг с другом, стилизованных под иероглифы, животных: птиц, лис, медведей, волков и еще каких-то похожих на драконов зверей, выжженных или нарисованных темной краской...

Мм, прям читаешь и думаешь, что на самом деле это произошло, очень достоверно точно написано! 0_о
Странно, почему младшего мальчика попросили поставить чайник, а не старшую девочку)))

А вообще с самого начала было ясно, что с девочкой что-то не так, хотя от мальчика я того же самого не ожидала))

- Самых мелких всегда гоняют больше, потому ему и ставить

- Может для кого-то это новость, но в нашей стране старикам и старушкам платят пенсию, даже живущим в самых отдаленных местах. Вот, любопытная статья .

- Про девочку, вероятно из-за её рыжего описания С самой деревней, в том числе и старушкой, между прочим, тоже не то

- Ну а собственно рассказ - попытка сказать, что и наши лисы не лыком шиты, и ничем не хуже китайских; ну и жанр специально "очень достоверно точно написано!", не точно, но все же соответствующий стилю стареньких китайских историй про лис и оборотней.
А лисы эти огого - так человека запутать могут: и морок навести, и красавицами всякими представиться, и даже сожительствовать годами

- Ну а самый конец - это прием старый, да, подсмотренный у Лавкрафта когда-то.

- ну зачем оборотню пенсия, тем более в глухой деревне, где нет ни магазинов, ни чего нибудь еще

Да у меня были потом мысли, что и вся деревенька-то веселая Так что не боись, это тебе удалось донести!

Надо ж, не думала, что ты знаком с ниме не по наслышке

Из-за особенностей работы я часто мотаюсь в командировки из Лондона в Нью-Йорк. Чтобы не терять время, которое в моем случае стоит немало, секретарь заказывает билеты на вечерний рейс и туда, и обратно — за семь часов в салоне первого класса можно отлично выспаться, – но в тот вечер билетов на вечерние рейсы из Хитроу в Кеннеди не было, и пришлось лететь утром, уповая на то, что смена часового пояса поможет мне не только успеть вовремя, но и быть в состоянии обсудить предстоящий договор.

Билетов у окна тоже не оказалось, и я сел в проходе рядом с чуть полноватым, лысеющим мужчиной лет сорока, который был похож на бухгалтера какой-нибудь занимающейся недвижимостью конторы. Он беспокойно озирался вокруг, будто высматривая знакомых среди проходящих мимо людей, но потом успокоился и даже представился, протянув мне вялую, изрядно вспотевшую ладонь.

Его звали Иезекия Конрад, и он действительно был бухгалтером, правда, работал не на недвижимость, а на небольшую сеть продуктовых магазинов в Фулхэме. Несмотря на скромную должность, он довольно часто летал в Нью-Йорк — там у него жили какие-то богатые и престарелые родственники, которые посулили ему немалую долю в наследстве.

Бодрый улыбающийся стюард очередной раз объяснил нам правила поведения в полете, и наш «Эйрбас» спокойно и мягко взлетел. Мой сосед сразу же уткнулся в окно, я же, обрадовавшись этому, прикрыл глаза маской для сна и попытался уснуть, что оказалось не так то просто, так как, несмотря на выключенный свет в салоне, снаружи ярко светило солнце.

Наконец, я почти заснул, но соседу, видимо, надоело глазеть в утреннее небо, и он решил поговорить со мной.
- Смотри, какая красота! – довольно громко и грубо он выдернул меня из объятий Морфея и показал в окно. Самолет только что прошел через плотный вал белых кучевых облаков и оказался прямо над ними. Ярко светило солнце, и, казалось, что мы летим над бесконечной холмистой равниной из похожих на сладкую вату облаков. Я мысленно сделал себе заметку в следующий раз специально взять билет на утренний рейс и у окна, а соседу спросонья пробормотал нечто вроде «да, неплохо».

- Я всегда беру утренний рейс, - продолжил возбужденно мой сосед, - и каждый раз для меня как первый. Эти облака напоминают мне холмы под Честерширом...
Он осмотрел меня оценивающим взглядом, будто бы думая, стоит ли рассказывать дальше, а потом, еле слышно выдохнув, продолжил:
- Ты не поверишь, но я видел здесь кота!
- Да, я читал, что иногда кошки пробираются в самолет, правда, при мне такого не случалось, - ответил я, но он, не дослушав меня, перебил:
- Я имею в виду, там, в облаках, на этой равнине. Верней, не на этой, а на другой, но очень похожей на эту.

Я решил не вступать в спор с явно сдвинутым бухгалтером и поддержал беседу, а он полушепотом делился со мной подробностями, иногда резко оборачиваясь и поглядывая в окно, где мы по-прежнему проплывали над бескрайней равниной, в сторону «моря», туда, где гряда ватных облаков резко обрывалась в пустоту.

Оказалось, что Иезекия видел кота несколько раз, что кот этот довольно упитанный, пепельно-серого цвета и обычно он бегает туда-сюда по холмам достаточно близко от пролетающего самолета или играет комками облаков. В плохую погоду или в местах отличных от того, что мы сейчас пролетали, кот не бывает. А ещё из его речи мне показалось, что, несмотря на любопытство и живейший интерес к этому коту, мой сосед его побаивается. Похоже на типичный случай паранойи, подумал я и почти потерял интерес к разговору.

Выговорившись, он успокоился и продолжил смотреть в окно как ни в чем не бывало, а я попытался снова заснуть.


Через некоторое время я проснулся от сильной тряски. Самолет попал в область грозовых туч, и его периодически потряхивало; свет мигал, а стойкие стюарды пытались успокоить пассажиров, рассказывая как правильно пользоваться кислородной маской. Мой сосед вжался в сиденье и изредка поглядывал в окно, в котором была сплошная серость, изредка прерываемая яркими вспышками молний.
Во время очередной, особенно сильной вспышки в салоне на пару секунд отключился свет, и, тут же, во внезапно наступившей темноте я услышал крик:
- Он здесь, прямо на крыле!

Снова вспышка молнии, свет включился, я повернулся к соседу и увидел, что Иезекии нет на месте — на кресле остался только его небольшой походный рюкзачок!


Поиски со стюардами под креслами, в туалете, кабине и даже в багажном отсеке ни к чему не привели, и, после посадки, я надолго задержался в службе аэропорта и у местных копов. Конечно же, моя встреча была провалена, да и черт с ней.

Иезекию Конрада так и не нашли, и власти решили, что он каким-то образом сумел выпрыгнуть с самолета во время турбулентности, тем более, что его психолог подтвердил наличие паранойи начальной стадии и склонность к суициду.

Что до меня, я хорошо перенес этот странный случай, правда больше не соглашаюсь на дневные рейсы, и, вообще, стараюсь решать дела на месте, в Лондоне, и летать как можно реже. Изредка я просыпаюсь от одного и того же сна, повторяющего то, что я случайно, краем глаза, увидел в свете молнии ровно перед исчезновением Конрада: на крыле самолета сидит, свесив ноги, чуть полноватый лысеющий мужчина лет сорока в клетчатой рубашке, а на коленях у него пристроился, свернувшись клубком, упитанный кот пепельно-серого цвета.

Рассказ появился после недавнего небольшого но, наконец-то, дневного перелета с Анапы до Петербурга, где я глазел на вот такие облака сидя у окна.

Я сижу на старом, расщепившемся с обоих концов, бревне и ем свежеиспечённый бабушкин хлеб, запивая его утрешним молоком из большой стеклянной бутылки. Я уже почти месяц прихожу сюда завтракать, потому что тут тихо и тепло, а спокойный утренний ветерок приятно ворошит мои волосы. Людей не видать - рано ещё - лишь еле слышное пение только что проснувшегося семейства ласточек, которые собрали себе из глины большое гнездо под крышей сарая, да отчаянно-монотонное стрекотание кузнечиков в высокой траве вокруг.

Напротив меня стоит огромный стог сена. Он стоит тут, наверное, ещё с прошлого года, ибо пора сенокоса еще не пришла. За этот месяц я успел придумать про него целую историю.

Стог этот стар. Так стар, что в нем давно завелись мыши. Причем не одно маленькое мышиное семейство, а целое королевство! Внизу, над самой землей, живут мыши-простолюдины. Они ютятся в маленьких, но чистых гнездышках и исправно платят налоги Королю в виде украденного из нашего амбара зерна. Повыше, мне по пояс, находятся казармы мышей-солдат. Они присматривают за порядком внутри королевства и охраняют стог от нашего кота. Ещё выше, на уровне моей головы, живут важные импозантные мыши-аристократы. Они редко покидают пределы своих обширных жилищ, а на прием к королю приходят в сопровождении не менее трёх слуг-полёвок (конечно же, полёвки не являются частью этого общества, они живут на лугу за нашим огородом) и парами: супруг и супруга. Сам король - это большой, усатый и пузатый пушистый мыш. На его голове корона, скрученная из найденой мышами медной проволоки, и носит он красную мантию из утащенной с чердака бабушкиной атласной ткани. Он редко издает законы и очень любит празднества, но все жители королевства его обожают.

С такими мыслями о стоге я доедаю краюху. На востоке потемнело, и тучки начали собираться в большую грязно-серую фигуру, напоминающую придуманного мной мыша-короля. Не зря бабушка говорила, что сегодня будет ливень. Как будто предчувствуя это, ласточки вернулись обратно в свое гнездо; ветер стих, трава перестала размеренно колыхаться, и даже кузнечики прекратили свое несмолкаемое пение.

Вдруг в стоге сена послышался шорох, и, не успел я и глазом моргнуть, как оттуда выскочила небольшая мышка. А потом, почти сразу, из стога выпрыгнул наш кот Василий. Он, ощетинившись всей своей черно-белой шерстью, в которой то и дело проглядывали застрявшие сухие травинки, с азартом погнался за ней в поле.

Улыбаясь, я допиваю молоко и медленно иду домой - надо выпросить у бабушки миску творога для нашего охотника.

Только ленивый теперь не цветет! Весну пропустили, теперь расцвели все к лету. Домашние то, смотри как зарделись!

Вот гвоздики в большой аккуратной клумбе - это бабушка Аня, как обычно, высадила. Она любит гвоздики, а на Троицу она, скромно одетая в серое и с платом на голове, аккуратно срежет семь самых красивых цветочков, доедет на шумном городском автобусе до небольшой церкви. Помолится. Поставит свечку. А потом пойдет по почти заросшей тропинке к кладбищу за церковью, найдет знакомую могилку, на простом деревянном кресте которой прибит портрет статного седовласого мужчины, аккуратно положит гвоздики и всплакнет, вспоминая.

Дальше в маленькой, закопанной в землю кадке, цветут розы. Разных цветов: есть и белые, и розовые, и даже три красных в стороне. По выходным тут всегда можно увидеть красивую худенькую девушку. Она ловко орудует маленькими граблями, поливает, подвязывает и посматривает по сторонам - вдруг по дорожке между домами пройдет её принц. Но принц не проходит, да и откуда могут быть принцы в таких местах, поэтому девушка, утирая со щеки пот (а может быть и нечаянную слезу) дальше рыхлит землю, и, кажется, что-то напевает. Я знаю, через месяц она срежет все цветы и будет ходить по городу с огромным букетом, даря по цветочку всем, кого встретит.

Больше в нашем доме никто не садит цветы, а про дикие что говорить - их садит Бог, а кто знает дела Бога? Вот они и растут, довольно поглядывая на домашних.

Навь.

В весеннем отпуске на малой родине, я, наконец, выбрал время, и, расспросив кое-какие подробности у отца, поехал на северо-восток области, в Лешуконский район, на поиски своих давно потерянных родственников. По скудным данным, где-то там, в одной из деревень у реки Вашки, должны жить сестры отца, а, значит, скорей всего, и мои двоюродные братья или сестры.

В запасе у меня была неделя, и я, сев на поезд, добрался до Архангельска, а потом, на стареньком Л410, необычно маленьком для пассажирского самолета, долетел до села Лешуконского, местного райцентра, наконец, оттуда, пешком, с запасом еды в рюкзаке и простой одноместной палаткой, пошел на юг, вдоль Вашки.

За день я прошел пару деревень, расположенных на берегу реки, останавливаясь в каждой и расспрашивая у местных о родственниках, но ни в одной деревне ничего о моей фамилии и не слыхивали. Заночевал я чуть дальше второй деревни, поставив палатку в роще у берега реки и разведя небольшой костер — было начало мая и довольно прохладно, местами в лесу снег еще не сошел.

Ночь была ясная, но холодная, так что полюбоваться необычно чистым небом и яркими звездами долго не удалось — я закутался в спальник и задремал до утра, благо в это время еще не бывает ни комаров, ни мошек.

Утро было довольно свежее. Я умылся у ручья неподалеку и побрел дальше, надеясь, что в следующей то деревне мне повезет.

Деревенька оказалась маленькой: несколько улиц вдоль реки да проходящая мимо, на Коми, трасса, которую даже проселочной дорогой можно было назвать только с очень большой натяжкой. У окраины меня встретили два пацаненка, которые обрадовали меня тем, что, дескать, здесь живут такие, и, показав, куда мне идти, получили взамен россыпь мелочи. Забавно, что попросили они именно железо – хорошо, что у меня запас из магазина в райцентре остался. Дети быстро убежали, а потом, идя к указанному дому, я снова их встретил — оба (Колька и Вадя) сидели на голой чуть подсохшей земле и выкладывали монетки в круг; рядом босиком ходила насупленная девочка чуть помладше и сосредоточенно смотрела на их игру.

Дом тети был широкий, двухэтажный (второй этаж на скате, под крышей) и стоял немного на отшибе, на холме, окруженный кучей пристроек: хлевом, амбаром, разными сараями и даже отдельным курятником. Выкрашен он был в уже выцветший синий цвет, зато глаз радовали свежие желтоватые наличники с затейливой квадратной резьбой.

Конечно же тетя меня не узнала, а вот я сразу подметил в ней наши черты, доставшиеся еще от деда. Я рассказал ей об отце и бабушке и передал кучу старых и не очень фотографий, все-таки убедив её в нашем родстве.

В доме было просторно, хозяина не было – умер пару лет назад, – зато по хозяйству хлопотали быстро носящиеся туда и сюда две довольно хрупкие для таких мест девушки, чуть постарше меня; стало быть, мои двоюродные сестры. Я передал гостинцы, – сложно было понять, что стоит купить в такую глушь, где никогда не было мобильной связи и интернета, – но, кажется, они обрадовались подаркам, как и тетя моему визиту. И хозяйка, и помощницы были одеты в простую, неяркую, но чистую одежду; вообще, дом и деревня эта будто бы перенесли меня на пару веков в прошлое, в тот крестьянский быт, насколько я его представлял по давно прочитанным школьным произведениям.

За чаем и обедом разговорились с тетей, вспомнили бабушку, которая на трудных изломах жизни оставила их в этой глуши (хотя и наш поселок в те времена была не сильно больше), разболтался и с девушками. Часа два прошли незаметно, хотя, казалось бы, чего здесь интересного, и тут я (форточка то была открыта от натопленной русской печи) услышал нестройное пение, и, выглянув в окно, увидел внизу под холмом, у входа в старую покосившуюся церковь, немалую толпу.

Хозяйка охнула и сказала, что она совсем за всей этой встречей и забыла об отпевании; все трое побежали одеваться, а я вышел на крыльцо, пытаясь разглядеть, что там происходит, но не сильно в этом преуспел. Люди собрались у ворот в два ряда и молча чего-то ждали, в то время, как из церкви доносились обрывки пения.

Пока спускались, тетя пояснила, что вчера беда случилась – молодая девушка, чуть помладше меня, утонула в местной речке. Мава (так её звали) полоскала бельё, и так неловко оступилась, что упала в воду, да еще и головой о плот ударилась. Затянуло её – река то по весне глубокая и опасная, – и вот вчера вытащили. Фельдшер осмотрел, написал, что утопла, а вот сегодня и хоронят её.

Добрались мы до входа, встали рядом с остальными: я шапку снял, а тетя да сестры мои в платках черных были. Тут как раз и дверь распахнулась, мужики вынесли гроб, а старый, лет под восемьдесят, поп ходил по кругу с кадилом и пел заунывную. Я не бывал раньше на таких церемониях, потому с интересом смотрел и слушал.

Прости, Господи, рабу нашу усопшую, Маву, дай ей покой на земле и на небесах, да упокоится она с миром, да не приидет она под солнце до самоего твоего пришествия, аминь.

Необычная заупокойная, но, наверное, так и должно быть, чай, не Соловки или ещё монастырь какой популярный.

Процессия прошла между нами, и все пошли за ними к краю деревни. Минут десять мы медленно шли и, наконец, пришли на кладбище, необычное, но для подобных далей, думается, вполне нормальное. Оно было небольшое, огороженное кое-где недавно подновленным частоколом, а могилы внутри не были отделены друг от друга оградкой. Портретов не было, только имя, фамилия и даты, выжженные на деревянных крестах; цветов и конфет я тоже не заметил, зато на каждой лежали монетки: от обычных двух- и пятирублевок до старых советских, еще с профилем Ленина. Верно говорят, каждая старая деревня живет по своим обычаям и традициям.

Яма была уже выкопана, так что все сделали быстро. Убитая горем мать бросила первый ком земли, мужики закопали и выровняли, а священник сам вогнал в изголовье свежий крест, на котором было выжжено: Мава Марьина, 1989 — 2019. Мать положила рядом юбилейный десятирублевик с Архангельском, остальные подходили и тоже клали монетки, даже детишки, которых я давече так удачно снабдил мелочью. Я, после родственников, тоже подошел, выудил неведомо как закатившийся рубль из штанов, положил его в уже немалую кучку да, подержавшись за край креста, про себя трижды проговорил, как Танька, младшая сестрица научила:

Ты к нам не ходи, мы сами к тебе придем.

Тут то меня местные и заприметили, и на обратном пути пришлось рассказывать то тому, то этой, кто я такой да зачем пожаловал. Даже поп (звали его Савелий) и то расспросил какой я веры и как там дела на большой земле. Обрадовал его, что в нашем рабочем поселке собирают деньги на храм, и он, как я ни отнекивался, попросил от него передать немного денег.

Обратно дошли мы снова до церкви, но теперь все расположились на её заднем дворе, где женщины быстро накрыли уже стоявшие столы и поставили простую постную снедь. Водка, верней, местный самогон, тоже присутствовал — а как еще людям поминать усопших. Помыли руки после кладбища в деревянной бадье, куда священник окунул свой большой серебряный крест, да сели за стол.

В основном обсуждали усопшую да местные дела и погоду, раз мне только пришлось встать и рассказать о себе, зато получил одобрение местных, что, дескать, не поленился, не испугался, а взял да сам добрался до их захолустья.

Савелий сидел напротив да все расспрашивал разное про то, что по телевизору да на большой земле происходит, но, думается мне, что больше он про мои убеждения расспрашивал, а я, в свою очередь вызнавал у него про местные обычаи и традиции, так как давно интересуюсь смешением северного язычества с православием. Мало что вызнал, как обычно, новым людям пришлось приноравливаться к старым, местным, их праздникам и обычаям, так, постепенно и священники привыкли наравне со всеми отмечать все по-местному, как-то внутренне согласуя это со церковными убеждениями и правилами.

Незаметно подкатилась ночь, и люди стали расходиться из-за стола, но, к моему удивлению, не по своим домам, а к тому краю деревни, где мы днем выходили на кладбище.

Стемнело. Зажгли факелы, которые вставили в специально для этого предназначенные петли в столбах, вкопанных там и тут. Все, кто был за столом, стояли в неярком свете огней вдоль леса с западной стороны деревни, словно ожидая чего-то, а Савелий, опираясь на палку, ходил около рощи, ведущей к кладбищу и окроплял землю водой из бутыли, взятой с собой. На мой вопрос, что происходит, я вразумительного ответа не получил, разве что Дарья, старшая сестра, вручила мне в левую руку факел, а в правую небольшой нож с деревянной резной рукояткой.

Что делать, встал в оцепление, молчу, слева и справа стоят сестры, кажется, они уже сроднились со мной. Тетя стоит позади, закрыв глаза и что-то бормоча про себя. Стемнело. Тихо, слышно только пение поздних птиц и карканье ворон; люди стоят и молчат, мне даже стало немного не по себе.

Через полчаса послышался какой-то шум в лесу, люди насторожились и направили факелы в ту сторону. Уже стемнело, так что разглядеть что-то было непросто. Шум повторился, зашевелились ветви в роще неподалеку от нас – у деревни то ограды никакой нет, вот мы и стояли с факелами и ножами, ожидая чего-то.

И что-то пришло: зашевелились ветки ближайшей к нам большой березы с только-только распустившимися листами, и появилась она. Стоит в белом изодранном платье, плечи голые, волосы растрепанные, в них, в свете факелов, видно водоросли. Глаза, полностью белые, будто бельма, смотрят на нас с яростью. Она оскаблилась в подобии улыбки, обнажив острые красноватые клыки на фоне бескровно-бледных губ и изготовилась к прыжку, кажется, прямо на меня...

Следующее, что помню — это беленый потолок тетиного дома и красивое, чуть пухленькое лицо Даши, склонившейся надо мной. Она плеснула мне на лицо еще воды, и, когда я, отфыркиваясь, подал признаки жизни, радостно вскрикнула. Тут же подошла тетя, сказала веское «не лешуконский ты, парень, не лешуконский», и они вдвоем помогли мне подняться.

В окнах было темно, толпа разошлась, а меня на кухне отпаивали чаем с медом и водкой. Тетя рассказывала про деревенские традиции, про местное кладбище, откуда «частенько навь приходит», сетовала, что я вот так неудачно приехал, не подготовлен оказалсыя, да все расспрашивала, что я там увидел.

Особо много не рассказывал, сам еще не до конца понял, что это было: шутка местных над приезжим или, действительно, это Мава выбралась с могилы и пришла в обратку, в деревню. В любом случае, я решил, что больше сюда ни ногой, зато, обменявшись почтовыми адресами, думаю зазвать к себе в гости хотя бы сестер.

1. Родственники мои, по слухам, и правда, где-то там обитают, а может и нет, писем ж нет, а по фамилии не найти, так как отцовы сестры. Может быть, когда-то и соберусь в те края, кто знает; но добираться туда та еще морока.

2. Сама идея нави уходит далеко, еще в до-языческие (в планах пантеона славянского) времена, может быть, это одна из первых "неведомых" сил, которых побаивались или которым поклонялись наши предки.

3. Слова и наговоры взяты из разных мест, а вот тройное ты к нам не ходи, мы сами к тебе придем было для меня недавней неожиданностью от отца, заклятого атеиста, на могиле бабушки.

Кстати, тоже немного познакомилась в этом году с суевериями... и вообще впервые побывала на похоронах, довольно грустно это, ну что поделаешь